Сквозь годы лихолетья

Более 18 миллионов человек в годы войны оказались в жерновах нацистских фабрик смерти, концентрационных лагерей. Те, кому удалось выжить, спустя десятилетия c болью вспоминают, через что им пришлось пройти. Обычно детская память старается вытеснить неприятные моменты из жизни, оставляя короткие воспоминания…
В июне 1941-го года Анне Исааковне Доронько исполнилось 12 лет. Она только закончила 3 класса, мечтала летом помочь родителям, а затем вновь постигать азы науки. Но в деревне вдруг появились странные люди в черной форме с крестами на рукавах. Ушел на фронт отец. Дети не осознавали до конца, что значит слово «фронт», почему по ночам плачет мама. И вот однажды в районе реки Сож все услышали страшные взрывы, гул снарядов, вой самолетов, свист пуль. Вокруг все горело. …
Так начинается история обыкновенной белорусской девчушки, родившейся в деревне Хоминка. Любила она свою старшую сестру, носила на руках младшего братика и мечтала стать агрономом. Тяжело вздохнув, Анна Исааковна погрузилась в воспоминания…
— Мама схватила детей, привязала за рога корову, и мы побежали в лес. Я впервые увидела обезображенные трупы, много трупов. В лесу в это время прятались жители из нашей деревни и других поселков тоже. Корова, привыкшая к воле и тишине, испуганно рыкала. Какой-то дедушка отвязал ее и отогнал в сторону, ведь вокруг ходили немцы: животное могло выдать наше убежище. Мама, боясь остаться без кормилицы, побежала за коровой, а мы, как маленькое стадо гусят, за ней следом. Прятались в лесу, на болоте. Во время бомбежки младший брат притаился возле бабушкиного дома, и мы потеряли его след. Долго искали, кричали, плакали, но встретились с ним только после войны. Затаившись в осоке, увидели, как по дороге вели пленных сельчан. Фашисты заметили нас, стали кричать и выгонять на дорогу, избивая плетьми.
На лодках переправили через реку и, как скот, погнали на Калинковичи. Там нас погрузили в товарные вагоны. Присесть не было возможности, так как люди плотно стояли, прижавшись друг к другу и подняв руки вверх. Иногда в вагон бросали сухари, но схватить их могли не многие. Выгрузили нас в Австрии. Здесь каждый пережил очередной ужас. Всех раздели, постригли волосы, потом мыли и тщательно проверяли. Больных и старых сразу отправляли в другую сторону. Позже узнали, что там находилась газовая камера. Спасало то, что мы были в одном бараке: я, сестра и мама. Старшие работали на военном заводе по производству гранат и снарядов, сестра — в цеху, где изготавливали гильзы, резиновые фартуки и сапоги (от неё постоянно исходил запах смолы и паленой резины). Я как подросток первое время не работала. Хлеба там мы не видели, кормили баландой из брюквы и редьки, которая издавала вонь протухшей рыбы. Мама иногда приносила мне сырой картофель, спрятанный в сапогах. Сестре порой удавалось принести немного молока. Я была очень слабой, есть не могла, хотя знала, что люди умирают от голода. Это страшно видеть, когда человека раздувает, как мячик, и он уходит… тихо… без слез и слов. Сейчас жутко осознавать тот факт, что тогда женщины завидовали тем, кто умирал. Ведь на этом заканчивались все страдания. Вскоре и меня отправили на работу в цех, где на транспортерах нужно было сортировать порох для снарядов и мин. Рядом работали австрийки, чешки. Они сочувствовали русским, по возможности помогали. Когда немецкие конвоиры отворачивались в сторону, женщины прятали мне за рубаху картофель, сухари. Многое стерлось из памяти, но я хорошо помню чувства, от которых вздрагиваю и сейчас, — голод, холод, страх и стыд. Это не проходит, это осталось навсегда. В лагере мы спали мало, работали по 14-18 часов, от усталости порой падали на ходу. Однажды мама подскочила в страхе и ужасе: проспала! будет жестокое наказание! Но рядом ощущался запах горящего пороха, дрожала земля от взрывов, вокруг все полыхало. Какой-то полицай крикнул, чтобы мы прятались в траншею, находящуюся под колючей проволокой. Со всех сторон сыпалась земля, вокруг слышен был шум, гул, вой… Кто-то уже успел попрощаться с жизнью. И вдруг мы услышали русскую речь: «Не бойтесь! Мы свои!» Только в тот миг пленные осознали, что именно молниеносность советских солдат спасла нам жизнь, ведь, отступая в спешке, фашисты не успели подорвать бараки, хотя всё вокруг было заминировано.
Мы плакали от радости и счастья, не осознавая, что другие испытания ждут нас впереди. Опять осмотр, кровь, анализы, дорога. Домой вернулись, к сожалению, не все.
Когда на горизонте показалась родная сожженная Хоминка, мы готовы были целовать землю. Родина! Я понимаю глубину и значимость этого святого слова. Встречала она нас пением птиц и причитанием овдовевших женщин, запахом сирени и печных обгорелых каминов, хлопаньем петушиных крыльев и редкими взрывами на полях и в лесу. Долгие годы я просыпалась в страхе увидеть колючую проволоку, умирающих родных, глаза скорби и печали.
Я не стала агрономом, не получилось продолжить учёбу. Работала в бригаде, доила коров. Мой муж трудился учетчиком, 10 лет его уже нет рядом. У меня трое детей, трое внуков, пятеро правнуков. Я никуда не хочу уезжать. Пока есть силы, смотрю за грядками. Конечно же, в основном помогает сын с невесткой, они часто приезжают сюда из Гомеля. А я каждую ночь молюсь за своих детей, за родную деревню, за то, чтобы война никогда не вернулась на нашу землю.
Наталья АПАНАСЕНКО.