Лейтенанту милиции Павлу Николаевичу Шипилову, погибшему при исполнении служебных обязанностей, посвящает его сестра.
Улица Шипилова в Лоеве носит имя героического парня
Выстрел из ружья трагически оборвал его жизнь 9 мая 1987 года. Это имя навечно вписано в историю белорусской милиции. Указом Президиума Верховного Совета СССР за мужество и самоотверженные действия, проявленные при исполнении служебных обязанностей, лейтенант Павел Николаевич Шипилов награжден орденом Красной Звезды (посмертно). Его именем названа одна из улиц Лоева, на здании районного отдела внутренних дел — памятная табличка.
Я иду по улице. Начало марта: холодно, морозно. Но черные ветви заплаканных деревьев нежны, трепетны и так вдохновенно любуются грядущей весной. Я иду той уверенной, марширующей походкой, к которой давно привык. Любуюсь залитыми мягким солнцем домиками, их всего двадцать три. На моей улице в моем уютном городке, который зовется Лоевом. Густо пахнет оживающая черная земля подворий, плещутся воробьи в синих лужицах разомлевшей к полудню дороги. Смотрит на меня любопытно дворовый пес, отводит глаза, точно узрел доброго знакомого.
Лет этак тридцать пять тому назад, вот точно такой же черно-белый Дружок, а может, Шарик, норовил потянуть меня за рукав кителя всякий раз, когда я проходил по этой же, моей улице. Здесь меня знает каждый. И каждый мне рад. Даже тот, кто никогда в жизни не видел меня, моего лица, не знал моих чаяний и надежд, не в курсе моего трудового деревенского мальчишества. Впрочем, как и я, никогда не мог знать, что эта скромная улица, мой участок, увековечит… имя мое, наречется в мою честь. Потому что я… погиб. Погиб весной, совершив свою обычную, но такую любимую работу: выполнив служебный долг, откликнувшись на зов своего молодого горячего сердца. Если бы истлевшие уста мои не безмолвствовали, я сказал бы сейчас каждому прохожему на моей улице: «Помни обо мне, не забывай!»
Я был, я любил, я стремился, я чтил. Я любил возвращаться в свою деревеньку за рекой. Буквально впрыгивал на теплоход «Ракета», так спешил в отчий дом. Не передать словами, как я гордился этим удивительным судном на подводных крыльях, его скоростью, стремительным полетом в бурлящей пене Днепра. Моя «Ракета», как моя жизнь, началась в 1957-м, и это родство меня по-ребячески веселило. Я всякий раз хохотал, оказавшись на ее белоснежном борту. Перед глазами проносились милые места. Шипело ленточное кружево растревоженной водной глади.
«Вот Карашин!» — вслух, улыбаясь, говорил я. «Дубы!» — здесь учился я танцевать, отдавшись звукам гармони, здесь в первый раз поцеловался с девчонкой. «Вот Вербуж!» — грибные места, родной до боли домик бакенщика. «А вот мое любимое Белое болото!» — тонкоствольные березки трепещут на ветру, стесняются веснушками-чечевичками, взмахивают зелеными платочками листьев, приветствуя меня.
Я машу им в ответ фуражкой, хохочу: эх, до чего же хороши!
«Вот желтые могучие кручи!» — сколько раз сигал я с них в манящий омут! Старики грозили: «Опасно, сынок, виры!»
А вот и милая пристань. «Ракета» сбавляет ход. Мягко целует резиновые круги пристани, выбрасывает трап. Ступаю на родную землю. Кланяюсь ей. И бегу. Бегу по златоцвету бессмертников, любуюсь дымком над хатами; смотрю туда, где мой Днепр распускается венами заток — во влажных долинах белеют стада коров.
Я счастлив, здесь все для меня родное и близкое, и спешу, тороплюсь, жадно хватаю широкой грудью тишину родного края, его мир и покой.
Я всегда торопился в отчий дом. Но на пути к нему у меня были еще мои деды, ожидавшие на лавочках у ворот. Они знали, чуяли мой приезд. Родной дед и два двоюродных: они — три брата, три великана, три фронтовика.
Я любил каждого из них. Сначала спешил к деду Михайлу — его хлебосольный просторный дом встречал меня первым. Потом, уводимый песчаной змейкой дороги в ромашковое поле, кланялся я избе деда Николая. А дальше — мой родной дед Апанас. Не Афанасий — Апанас, он сам так окрестился. Я пошел в него: и статью, и характером, и черной, как смоль, шевелюрой.
Мои деды часто собирались вместе, сказывали о войне, грустили, смеялись, плакали. Склонялись друг к другу, как могучие дубы, я был рядом с ними четвертым. Помню, в такие минуты вдруг, внезапно злыми осами лезли мне в голову строчки поэта Анатолия Вертинского, его «Реквием»…
Я усвоил их хорошо: с раннего детства душа моя стремилась к знаниям. «Дзецi, вы вывучылi ўрок? Дзецi, вы праспрагалi? Я iду, ты iдзеш, а ён не iдзе… ён мёртвы… мёртвы кожны чацвёрты…» Этим четвертым оказался я сам. 9 мая 1987 года. Предчувствие меня не подвело: мои деды пошли по земле без меня.
Я никогда не думал, что слава может прийти ко мне. Но это случилось. То был обычный день в череде моих служебных будней и самый трепетный для моей страны: готовились отпраздновать сорок вторую годовщину Великой Победы. Уже девять лет как был я на страже правопорядка, сразу после службы в армии пришел в милицию и прикипел. Честь мундира для меня не была громкой фразой. …В дежурке раздался звонок, женский голос молил о помощи. Не медля, ничуть не страшась, я вышел из отдела по адресу, который хорошо знал. Как, впрочем, знал я раньше и своего убийцу, знал слишком близко. Не известно было одно: этот злосчастный маршрут станет для меня последним. Больше я никогда не пройду по земле, не промчусь на «Ракете», не обниму своих стариков. Эх, если бы я только знал! Да если бы и знал, все равно повторил бы то, что сделал тогда! Это был мой долг, мой мирный май, и я не мог позволить, чтобы в этот день кто-то изведал боль, которую пережили люди земли лоевской, испытавшие до дна зверства фашистских палачей.
Семейный дебошир беспробудно пил третью неделю. В это утро и вовсе распоясался, шутка ли — метать ножи над головой беззащитной жены? Я должен был остановить его, вразумить. Меня возмутила его выходка… и ведь когда? В такой священный день! Он укрылся в кухне. Я начал звать его по имени. Говорил ласково, потом настойчиво. (Прежде, бывало, он соглашался со мной, затихал, но не в этот раз.) Он противился, не уступал. Я толкнул дверь, осторожно, едва коснувшись ее, и первое, что увидел — обрез немецкого карабина. Немецкого! Я замешкался, подбирая нужные слова. Надеялся: он успокоится, подчинится, непременно придет в себя, ведь мы знакомы, мы не чужаки. И вдруг… раздался выстрел. Один, потом второй. Меня обожгло, оглушило. Он выстрелил. Выстрелил в меня. Сначала я ничего не понял. А когда догадался, было уже поздно…
Я столько всего не успел, не смог, не дожил, не надышался… Как же моя девочка, моя жена? Она так и не свяжет жизнь ни с кем другим, я в этом уверен! А как же моя дочка? Я задохнулся кипятком крови и… все…
Мне было всего тридцать, я не хотел умирать.
Я похоронен в родной земле, на тихом кладбище, близ моей деревеньки. Я радуюсь, когда приходят ко мне друзья, родные, сослуживцы. В черном граните застыла на мне советская милицейская форма, я никогда ее не предам. Две звезды на погонах. Я улыбаюсь, всматриваюсь в родные лица идущих земляков. Их меняет время, меня — нет. Безмолвно прошу каждого пришедшего: «Помни меня, не забывай!»
Во снах своих, теперь уже вечных, беспробудных, я все шагаю по своей улице, лечу домой на «Ракете» в кружевных лентах Днепра, машу фуражкой застенчивым березкам и благословляю род свой: полк новых молодых стражей порядка, таких же, как и я, непоколебимых, отданных сердцем чести мундира. «Живите, братья, живите со славой! И сделайте так, чтобы каждый на нашей земле мог широко вдохнуть, принять, понять тишину родного края, его мир и покой!»
P.S. Автор выражает благодарность за помощь в подготовке этой публикации всем сотрудникам ОВД Лоевского райисполкома и лично майору милиции Александру Атрощенко и заместителю начальника подполковнику Александру Кушнерову.
